— Что тебя больше всего сейчас угнетает из происходящего там?
— Все, что сейчас происходит, очень трагично, по-моему. Раньше сохранялась какая-то видимость демократии, пусть плохой, так называемой суверенной демократии, и оставалась надежда, что со временем она станет лучше — суды станут независимее, выборы честнее, СМИ свободнее.
И власть декларировала желание демократии — а теперь без стеснения обосновывает переход к авторитарному обществу. Отсюда понятно, что «суверенность», о которой говорит Путин, имеет только один смысл — суверенное право верхушки паразитировать на стране и банально обогащаться.
— А можно изменить тамошнюю ситуацию к лучшему?
— Ты серьезно спрашиваешь? (Смеется.) Как спасать Россию — это не ко мне вопрос.
Думаю, единственный путь — это максимальная децентрализация власти. Триста лет все стягивали в центр, относились к стране как к житнице. Но больше не получится. Управление столь разными территориями из центра не может быть эффективным.
И второе — европеизация. Буквально — Россия должна стремиться к Европе, к ЕС. Только так можно победить коррупцию. Я очень ценю то, что делает Алексей Навальный, но победить коррупцию сегодня можно, только добровольно приняв европейские законодательные стандарты. Это хорошо видно на примере Черногории. Чем больше обязательств на себя берет страна по рекомендациям ЕС, чем больше старается привести свои внутренние процессы в соответствие с европейскими нормами, тем меньше шансов для коррупции. Тут — даже за то время, что я тут прожил, — это заметно, многое меняется.
— Тебе часто припоминают твой вклад в систему, которая сейчас в России сложилась, — ты был политтехнологом, идеологом, работал на Первом канале, влиял на культурную политику. Ощущаешь ли ты вину за то, что в России происходит?
— Да, хотя я не был на первых ролях и не решал большинство вопросов, но ответственность я чувствую. Тут надо объясниться, конечно. Я не считаю, что мои устремления были дурными. Они были ошибочными. Был, например, Бурбулис (Геннадий Бурбулис, государственный секретарь, позже депутат. — Ред.), он говорил: надо провести люстрацию и всех бывших сотрудников спецслужб от власти отстранить, шансов им не давать. Прав был.
Были в 99-м те, кто приходил к нам в штаб Союза правых сил (Гельман руководил избирательным штабом блока СПС на выборах 1999 года. — Ред.) и говорил мне, Немцову, Кириенко (Улюкаев, кстати, был моим замом по экономике в той компании), что не может бывший сотрудник КГБ стать либералом. Правы оказались.
Мы их тогда про себя называли «демшизой», мол, они еще воюют с советской властью, которая давно умерла. Так вот, не умерла, оказывается. Так что ответственность на нас, да.
— Люди, которые сейчас во всем этом участвуют, тоже ведь часто делают это из лучших побуждений, надеются как-то очеловечить эту систему.
— Ну, я точно никому не судья. Каждый находится в своей ситуации, и мы не знаем деталей. Но я считаю своим долгом указывать, что конформизм — это еще и контрпродуктивно. Не говоря уже и о том, что сейчас, когда идут репрессии, это неприлично. Не прекращая дружбы — все-таки указываю.
Наступил момент опричнины. До этого можно было, играя с властью, выиграть себе свободу творчества. Типа я письмо крымское подпишу — а мне дадут снять фильм. Это время кончилось. Мало быть лояльным, надо быть частью этой власти. Вот письмо Вани Вырыпаева — об этом. Он констатирует, что больше стратегия молчаливого согласия с фигой в кармане не работает.
— Как думаешь, ситуация в России может измениться при нашей жизни? Или лучше жить в глухой провинции у моря — подальше от всего этого?
— Ситуация может измениться, а может не измениться, как я уже сказал.
В России нам приходится надеяться на лучшее. Здесь это не обязательно. Конечно, я бы хотел изменений в России. Большинство людей, которые мне дороги, живут в России, и я сам что-то значу в России.
А что касается жизни в провинции у моря... Просто здесь я научился жить по-другому. Если прежде я, как и многие в России, жил в ожидании будущего, в постоянном составлении планов и заботах об их реализации, то здесь я понял, как это — жить сегодняшним днем.
Черногория многих учит этому. Мягкий климат, богатая природа, маленькая страна, гости со всего мира.
И, живя в этой так называемой провинции — что звучит теперь нелепо, если учесть нынешние возможности коммуникации, — я чувствую себя более цельным.
http://www.colta.ru/articles/media/15954