Все не так: Колчак не встал во главе антибольшевистского фронта, а разогнал его, спровоцировав окончательную гибель русской демократии.
Гражданская война из наших дней представляется столкновением неких «сильных людей» — диктаторов, генералов и «полевых командиров». Вопрос лишь в цветах знамен. Демократические идеи, как считается, рухнули еще в 1917 году и в 1918-м уже никого серьезно не интересовали на русской почве.
Между тем, это не совсем так. Был в начале Гражданской войны такой «момент» или «период», когда демократия пыталась защищаться. И есть в наше время некоторое число историков, которые полагают, что здесь-то и была надежда победить большевиков, если бы «сильный человек» адмирал Колчак не оказался излишне самонадеян.
У непредвзятого человека, который станет интересоваться Гражданской войной не с точки зрения «чье оперение цветистее», скоро возникнет вопрос. Позвольте, Колчак встал во главе Белого движения на востоке в ноябре 1918 года, а кто воевал против красных до того? Вот мы спорим о том, могли ли белые освободить царскую семью из Екатеринбурга — о каких «белых» идет речь? Не о деникинцах, не о «поручиках Голицыных», это другие края в гигантской стране.
Или вот: как в советской школе, помнится, нас учили, что красноармейцы писали Ленину: «Владимир Ильич, ваш родной Симбирск — за вашу первую рану. А за вторую будет Самара». Допустим, так. Но кто все-таки защищал Самару и Симбирск от красных? Не Колчак — его тогда в России не было.
Правда, Самару и Симбирск защищал Владимир Каппель — общепризнанный колчаковский герой. Но в чьих рядах сражался на тот момент полковник Каппель? Он состоял в Народной армии Комуча — Комитета Учредительного собрания.
В общественном сознании и публицистике этой армии уделяется, наверное, меньше всего внимания — гораздо меньше, чем батьке Махно или барону Унгерну. Она упоминается даже реже Чехословацкого корпуса, которым тоже интересуются мало (но в конце концов, в России довольно мало чехов, как и словаков, и представителей других наций, составлявших когда-то Австро-Венгрию — но с ними вместе-то русские сражались).
Интересно, шьет ли кто-то из наших реконструкторов форму Народной армии Комуча — у нее ведь и погон-то не было. И флаг, между прочим, был красный, хотя сама армия все-таки считается белой, и многие ее бойцы служили потом у Колчака.
На самом деле, и на этом историческом зигзаге все логично (если вообще принять, что чудовищная гражданская бойня имеет свою логику, а она ее имеет). Это была последняя попытка отстоять демократию в «той» России. И ее не могло не быть.
Для начала надо все-таки вспомнить, чем было Учредительное собрание для всей образованной России.
«Это конституционное собрание, которое должно было решить судьбу России. — напомнил корреспонденту „Росбалта“ профессор кафедры истории Школы актуальных гуманитарных исследований Института общественных наук РАНХиГС Константин Морозов. — Оно было мечтой нескольких поколений русской интеллигенции, его требование стояло в программах всех революционных и либеральных партий, и в том числе — большевиков, которые, захватывая власть в октябре 1917 года, изображали это как гарантию его созыва от проволочек кадетов. С созывом Учредительного собрания в России состоялась парламентская республика».
Со словом «состоялась», вероятно, можно поспорить — но осторожно, с учетом тонкости предмета. «Большевики набрали 25-26%, эсеры — более 50%, — отметил историк. — Хотя левые и правые эсеры шли по одному списку. Они себя воспринимали как правящую партию, и это означало, что правительство будет коалиционным при доминировании эсеров. Большевики провели эсеровскую программу социализации земли, в левоэсеровском варианте, и сами же потом от нее ничего не оставили».
Победа Учредительного Собрания означала, что большевики должны передать власть и распустить Совнарком. Они же потребовали от Собрания признать законность Совнаркома и все декреты. На что депутаты пойти не могли.
Разгон Учредительного собрания и расстрел демонстрации в его защиту 5 января 1918 года явились своего рода «точкой невозврата», после которой стало ясно, что демократии и гуманизма не будет. Хотя, как считает Морозов, неизбежности гражданской войны еще не было
«Сразу после роспуска Учредительного собрания питерские рабочие предложили депутатам перенести работу из закрытого Таврического дворца в цеха завода, — рассказал Константин Морозов. — Председатель собрания Виктор Чернов был готов рискнуть, но большинство заколебалось. Большевики подогнали по Неве канонерскую лодку, и была опасность расстрела. Кроме того, было ясно, что завод будет полностью блокирован Красной гвардией и матросами, и никто ничего о работе Учредительного собрания знать не будет».
Эмиссары Учредительного собрания поехали искать место сбора — сначала на Украину, но там уже была угроза немецкой оккупации, что вскоре и произошло. Генерал Алексеев предлагал Дон. Но эсеры отнеслись к этому настороженно, опасаясь генералов-монархистов. В мае таким местом считался Саратов. Ожидалось, что там будет крестьянское восстание. Но неожиданно оно произошло в Самаре, куда вскоре вошли чехи.
Вот в Самаре-то 6 июня и был сформирован Комитет Учредительного собрания (Комуч). Его председателем был избран Владимир Вольский, постепенно подтянулось около ста депутатов, включая Чернова. Как и положено, парламент сформировал правительство. Среди его членов Морозов особо выделил фигуру министра финансов Дмитрия Ракова, чьи деньги — «раковки» — пользовались определенной популярностью на разваленном и одичалом «финансовом рынке» 1918-го.
Тут же и начала формироваться Народная армия Комуча — да, при поддержке восставшего Чехословацкого корпуса. «Начали создаваться части смешанного состава, где командирами становились чехи, — рассказал Морозов. — Опыт показал, что эти части и были наиболее боеспособными. Но резко против этого выступил штаб во главе с подполковником Николаем Галкиным».
Численность армии была невелика. Добровольцев набралось до 10 тысяч, среди них много идеалистической молодежи. «Были рабочие формирования, из сызранских железнодорожников, два полка из саратовских крестьян — Вольский уезд на севере Саратовской губернии (не путать с фамилией Вольского), — отметил историк. — С 23 сентября и Народная армия, и ижевско-воткинская дивизия, сформированная из рабочих, восставших против большевиков в августе, вошли в состав армии Уфимской Директории. Потом они вошли в состав колчаковской армии, где воевали под красными знаменами и шли в бой с революционными песнями».
Комучу пришлось объявить мобилизацию, но и она позволила довести армию всего до 30 тысяч.
«Самарское крестьянство поддержало восстание, но в армию не пошло, — подчеркнул историк. — Когда в июле в Ярославле вспыхнуло восстание под руководством Бориса Савинкова, туда пришло около 800 крестьян, которые получили винтовки и ушли обратно в деревни. Крестьянство дралось с большевиками в своей деревне, стреляя по продотрядам. Русской нации как таковой еще не сложилось. О специфичности ментальности крестьян, одетых в солдатские шинели, идентифицировавших себя прежде всего с родной деревней, до которой „немец не дойдет“, и не понимавших, почему эту деревню нужно защищать в тысяче верст от нее, вспоминал и генерал Деникин. Из Красной Армии тоже порядка двух миллионов дезертировало».
Вот эта политическая незрелость и неграмотность основной массы деревни, между прочим, и не позволила отстоять российскую свободу. (При том, что — можно смело сказать — она в значительной мере и обрушила Россию царскую. Простые французы и англичане Первую мировую как-то довоевали. Да и простые немцы дрались до полного истощения, а рязанские и самарские мужики никак не могли взять в толк, за что они должны умирать в белорусско-еврейских местечках. И в этом их, кстати, можно понять — не хуже, чем царя-главковерха).
С главкомами у Народной армии тоже вышла «напряженка». Единой должности главнокомандующего так и не было введено. Некоторое время армию возглавлял один из лидеров Чехословацкого корпуса Станислав Чечек, в другое время — Николай Галкин. Вместо погон ввели нарукавные нашивки со звездочками и зигзагами, для полевых условий довольно бестолковые. Обращение было «гражданин солдат», который должен был отдавать честь только своему непосредственному командиру, и лишь раз в день.
Но боевой дух на тот момент был. Самым боевым соединением явилась, конечно, стрелковая бригада полковника Каппеля. Да, кадровый военный и монархист, он сумел поставить общее дело выше своего частного. Для «раскачки», 11 июня Каппель взял Сызрань, а через 40 дней, 21 июля — Симбирск. 7 августа Народная армия взяла Казань. Все это — против превосходящих в несколько раз сил Красной армии (где тоже в то время царил бардак).
В Казани были захвачены богатые трофеи, включая золотой запас, из которого правительство Комуча принципиально не потратило ни копейки. Они даже отправили по Волге баржи с хлебом для голодающих рабочих с единственной просьбой к большевикам вернуть сами баржи (никто ничего не вернул, а в большевистской печати Комуч продолжали поносить как приспешников буржуазии и помещиков).
Территория, подчиненная Комучу, в «пиковый» момент августа растянулась на 750 верст с запада на восток и на 500 верст с севера на юг. В планах был поход на юг — на Саратовскую губернию и дальше к Царицынской губернии и соединение с казачеством и Добровольческой армией, и затем совместное наступление на Москву через Тамбовщину
Правда, в Екатеринбург 25 июля входила не Народная армия, а просто чехи — но под командованием полковника Сергея Войцеховского, который был русским офицером польского происхождения, стал заместителем Колчака, а уехал потом как раз в Чехословакию. Они-то и не застали там царскую семью, уже расстрелянную.
Были и факты «белого террора» в Народной армии, расстрелы пленных, подавление восстания рабочих в Иващенкове, убийства коммунистов при восстании в самой Самаре и входе чехословацких войск. Но они не идут ни в какое сравнение с масштабами и характером «красного террора», развязанного большевиками.
Потом Красная армия опомнилась и собралась. Красные отвоевали 11 сентября Казань, 27 сентября — Симбирск, и 8 октября — Самару. Комуч переехал в Уфу, где 23 сентября самораспустился, передав власть Временному всероссийскому правительству, более известному как Уфимская директория, во главе с Николаем Авксентьевым.
Все это — тоже ненадолго. Перебравшаяся в Омск директория была разогнана 18 ноября новым главнокомандующим адмиралом Колчаком. И уже в декабре «отмороженные» офицеры-каратели, решившие быть правее Колчака, вывели из омской тюрьмы восьмерых бывших депутатов Комуча, показавшихся им особо опасными, и порубали их шашками на берегу Иртыша.
Оставшиеся части Народной армии перешли под командование Колчака, в их составе Каппель и Войцеховский, как и Галкин. Судьба Галкина до конца неизвестна — вроде бы он погиб в Сибирском ледяном походе зимой 1919-20 годов, когда погиб и Каппель, а Войцеховский выжил и довел армию до Читы. Еще один из командиров Народной армии, полковник Федор Махин, перебрался в Югославию, после Второй Мировой, уже как «титовский генерал», был приглашен в СССР, а вскоре после этой командировки умер.
Бывший председатель Комуча Владимир Вольский решил пойти скорее на союз с большевиками, нежели с Колчаком. Это не спасло его, и он погиб в 1937 году, чуть ранее был репрессирован и бывший военный министр Уфимской директории генерал Василий Болдырев. Больше, как водится, повезло эмигрантам — Николай Авксентьев умер в Нью-Йорке в 1943 году, Виктор Чернов там же, в 1952-м.
Сегодня большинству, даже и антисоветской части россиян, Самарский Комуч и его армия видятся хрупкими структурами, «хрустальными замками на песке», которые не выдержали столкновения с жестокой реальностью и были вынуждены уступить место «сильным людям с мечами». По мнению многих, жаль, что это не произошло раньше — еще в 1917 году надо было отдать власть генералу Корнилову.
Историк Константин Морозов принадлежит к тем, возможно, немногим, кто не согласен с этим. Действительно, Колчак продержался еще год, мобилизовал куда больше и затеял серьезное наступление — но кончилось-то все плохо.
«Колчаковский переворот и явился развалом антибольшевистского фронта, — убежден Морозов. — Колчак был хорошим адмиралом и полярным исследователем, но не понимал правил политической борьбы. Многим из офицеров все казалось просто, как и правым политикам: достаточно воссоздать армию под лозунгом „твердой руки“ и „единой и неделимой“, как удастся победить большевиков. А в итоге колчаковщина подорвала социальную базу антибольшевистского сопротивления. Колчак во многом украл надежду у крестьян и интеллигенции. В этом и есть высшая математика Гражданской войны, а не арифметика».
А сколько бы продержалась власть, которая была бы едина в своем антибольшевистском восприятии и учитывала действительно интересы всех? Вопрос, оставшийся без ответа.
Леонид Смирнов
https://www.rosbalt.ru/moscow/2018/07/30/1720890.html