Пытаясь защитить себя от ветра перемен, наша власть берет на вооружение худшие методы Советского Союза, словно не понимая, что ему они в итоге не помогли.
Жизнь подкидывает нам все новые доказательства, что мы возвращаемся во времена застоя.
Александр Желенин Журналист ИА «Росбалт»
«Прощай Садовое кольцо, я опускаюсь, опускаюсь…», — пелось в песне на стихи Геннадия Шпаликова. Дело было в застойные годы и речь в песне шла о сугубо личном. Сейчас актуальнее звучало бы: «мы опускаемся, опускаемся…». Российское общество шаг за шагом деградирует. Впрочем, дна еще не видно. Пока мы где-то на уровне застойных времен, которые сегодня, впрочем, активно пропагандируются как чуть ли не идеальное время, хотя на деле это была постепенная деградация советского общества…
Стало уже общим местом сравнивать нынешнее время с застоем, но жизнь едва ли не в ежедневном режиме подкидывает нам все новые доказательства, что это именно так и есть. Вот, например, в Петербурге 16-летний старшеклассник Леонид Ш. создал профсоюз школьников, чтобы (страшно сказать) отстаивать интересы своих ровесников. В профсоюз решили вступить 170 ребят 8-11 классов. Сочинили программу. Все чин по чину — программа минимум, программа максимум. Впрочем, обе скромные, несмотря на исторические ассоциации, которые у кого-то при этом может быть и возникают.
Лёнина программа минимум предполагает, чтобы в день было не больше трех контрольных или самостоятельных работ и чтобы администрация школы не лезла к старшеклассникам по поводу их внешнего вида. Например, из-за цвета волос. Да, еще «нужно избавиться от совета старост, который не выполняет свои обязанности и вообще малоэффективен», — считает Леня, о чем поведал изданию «Сноб». В общем, дебюрократизация.
Программа максимум покруче (трепещите тираны!), предполагает «смену системы образования, но пока только в Санкт-Петербурге, и выход на межрегиональный уровень». Вот так.
По мне, так здорово! Дети решили не курить, не пить и не ширяться, а по-взрослому заняться школьными делами, проявили самостоятельность и ответственность. Но оказалось, что занимаясь школьными проблемами, Леня покусился на святое. В общем, жуть.
Что не так? Что идет в разрез с идеями «партии и правительства»? Разве не призывают нас власти быть активными, неравнодушными и самостоятельными? Только тем и занимаются. Но, как только люди (молодые, что важно!) воспринимают подобные слова не как туфту и демагогическое бла-бла-бла, которое надо пропустить мимо ушей, глаз и сердца, а как руководство к действию, на них тут же всей своей мощью наваливается государство.
В школе вот не знали что и предпринять — то ли сдать страшного человека, Леню из 10 класса, в прокуратуру, то ли отправить его в психушку. Методы, старые, добрые, хорошо зарекомендовавшие себя еще в застойные годы…
Помню, как это работало тогда. В нашей семье был такой случай. Моя мама, как и многие советские люди в то время, восприняла приход к власти в 1982 году Юрия Андропова с большой надеждой. Что-то она в нем почувствовала. Написала новому генеральному секретарю ЦК КПСС восторженное письмо с поддержкой его начинаний. Она была поэтом и этим все сказано…
Впрочем, как вспоминали позже и Михаил Горбачев, и Анатолий Лукьянов, начало перестройки советской экономики и политической системы действительно было положено именно при Андропове, так что сказать, что мама совсем уж ошиблась адресом, было бы не вполне верно. И тем не менее.
Итак, маме Андропов понравился. Она написала ему это письмо и попросила меня его отправить (сама в то время тяжело болела). Взрослым человеком из нас двоих, в данном случае, оказался я, нутром почувствовав, что ничем хорошим эта затея не кончится. Я стал отговаривать ее, как мог, но дело было безнадежное — если мама что-то решила, то это непременно претворялось в жизнь. Письмо было отправлено по известному адресу: Москва, Кремль.
Через несколько дней уже по нашему адресу пришел хмурый доктор-психиатр и сказал, что «какое-то письмо было отправлено». «Да, и что?», — спросила мама. Чувствовалось, что доктор сам не в восторге от своей миссии. Во всяком случае, внятно объяснить, зачем пришел, он так и не смог, а о том, кто его послал, мы не спрашивали, потому что и так было понятно.
Письмо мамы, вероятней всего, пришло в приемную ЦК, где тысячи обращений проходили сортировку. Лучше всего обстояли дела с письмами просителей и жалобщиков. Такие послания внимательно изучались и многим, кто аргументированно излагал свои нужды, например, насчет улучшения жилищных условий, увеличения пенсии или чего-то в этом роде, помогали. Жалобы, как правило, тоже не оставлялись без внимания. Их изучали, проводили проверки и по результатам принимали какие-то меры. Кого-то сажали, кому-то объявляли выговор. В общем, в таких случаях можно было ожидать какой-то адекватной реакции.
Но письмо поддержки генеральному секретарю ЦК от малоизвестного поэта? С этим «читатели» (в погонах и без) не очень понимали что делать. Если подобное письмо не было заранее согласованной на высоком уровне политико-пропагандистской акцией, то у его автора с высокой долей вероятности могли возникнуть серьезные проблемы. А поскольку в то время ни в какие высокие коммунистические идеалы никто ни на каком уровне уже не верил, то граждане, имеющие таковые взгляды, опять-таки на высоком партийном уровне признавались неадекватными.
Я узнал об этом через несколько лет, уже когда учился на истфаке педагогического института, можно сказать, из первых рук — от нашего преподавателя теории научного коммунизма. Как-то на лекции он популярно объяснил нам, что «в психиатрии считается, что если человек слишком интересуется политикой, то он того…», и покрутил пальцем у виска.
Тут я взглянул на своих сокурсников. Ни тени иронии на лицах — внимают, затаив дыхание. Но штука в том, что на дворе была уже вторая половина 1980-х, когда методы карательной советской психиатрии достаточно широко начали обсуждаться в советском обществе, а стало быть выступать с подобными заявлениями было жутким ретроградством.
«В какой психиатрии? В советской?», — не выдержал я. Преподаватель научного коммунизма взглянул на меня, изменился в лице и прорычал: «В мировой!». После чего я осознал, что больше тройбана по этой дисциплине мне не светит и мое добросовестное штудирование Маркса с Лениным не поможет. Так оно и вышло.
Эту историю я вспомнил потому что она показалась мне чем-то очень похожей на еще, кажется, не закончившуюся историю десятиклассника Леонида. Сходство в том, что в обоих случаях не было сделано ничего противозаконного. В письме мамы Андропову не было ничего антисоветского. В попытках создать объединение школьников тоже нет ничего дурного. Может, для кого-то это даже прозвучит странно, но не запрещено действующим законодательством Российской Федерации создавать профсоюзы!
Но в обоих случаях власть действует одинаково — начинает давить любые намеки на реальную, без чуткой опеки «партии и правительства», самостоятельность. В первом случае, самостоятельность мысли, во втором — самостоятельность действий. И аппарат подавления все тот же — прокуратура, психушки…
Все это мне, честно говоря, не очень понятно. Очевидно же, что те меры контроля и подавления не спасли советскую систему. Почему же винтики нынешней системы, пытающиеся копировать ту, думают, что ее можно спасти теми же методами? Может быть, потому что они винтики? А может быть, потому что они вообще не думают. Не способны, боятся… Именно так было и во времена застоя — не думали, боялись…
Александр Желенин
https://www.rosbalt.ru/blogs/2018/12/10/1752087.html