Как 250 лет назад власти пытались защитить от чумы Москву и Петербург
В основе такого стиля представление о зловещем заговоре, охватывающем все области жизни и грозящем уничтожить привычный уклад, искоренить отдельные группы людей и целые нации. То есть, когда люди не очень понимают, что вообще происходит с ними, может случиться своего рода коллективная паранойя. Ее корни все в тех же двух вещах — недостатке информации и недоверии к властям. Интересно, что мемы и шутки, которые мы репостим, в каком-то смысле фиксируют эту паранойю: попытку выразить глубокие и не до конца отрефлексированные переживания.
Один из древних ужасов, запускающих коллективные фобии, — это идея того, что мы можем заразиться.
Страшна не столько смерть сама по себе (она-то в известном смысле грозит всем, поэтому биологически ее бояться невыгодно), а именно возможность «подхватить» что-то вредоносное.
....
Легко заметить, что на российской почве недоверие к иностранцам приобретает свой устойчивый колорит, и закрытие границ для иностранцев имеет, помимо карантинных, еще и внутренние смыслы.
Что еще может вызвать наши тревоги? Все, сколько-нибудь связанное с семантическим полем новой напасти — коронавируса: названия продуктов, мероприятий, речи политиков, где есть слово «корона». Во Франции, например, популярный мем, который потом стал рекламой: при покупке двух бутылок пива Corona бесплатно предлагается бутылка пива Mort subite — «внезапная смерть». Мы так шутим, чтобы перестать бояться, привыкаем к опасности и вытесняем страх перед эпидемией.
Как развитие цивилизации связано с вирусными эпидемиями
Всякий случай «параноидального стиля» мышления (вне зависимости от того, насколько существенна причина, его вызвавшая) способствует изменению наших бытовых и даже политических привычек. Этот «след» исчезнувшей опасности может быть более или менее устойчивым, более или менее полезным. Скажем, какие-то практики дезинфекции, удаленные сервисы для общения и обучения станут популярнее, их придется освоить ударными темпами, станут более видимыми отдельные государства на геополитической карте.
Выяснится, что мы способны иначе жить, учиться новому, думать о будущем, и в этом нет ничего страшного. С другой стороны, тут же может оказаться, что мы готовы к гораздо большему контролю государства над нашими перемещениями, к еще меньшему количеству общественных взаимодействий и проч. Эпидемии и катастрофы открывают «окно изменений» действительности.
В России комплекс переживаний вокруг коронавируса пополняется по-своему. Плодятся мемы про особый путь и «свои лекарства», из них же первые — водка и чеснок. Причем часто люди сами над собой смеются, вроде: пять головок чеснока в день не спасут от вируса, но хотя бы окружающие станут держаться подальше. Распространен мем о том, что коронавирус, пересекая границы РФ, превращается просто в ОРВИ.
У этого мема есть подоплека — то самое недоверие к властям, о котором мы говорили в начале. Люди подозревают, что диагностика проводится неверно, неадекватно, и паника усиливается. Историю про недоверие к авторитетам подогревает еще и семантическое поле приключившейся напасти, связанное с представлениями о короне.
Скажем, возникает интернет-мем про «коронавирус в России», где изображены Киркоров, Басков, Сергей Зверев и Галкин в коронах. Другие картинки высмеивают таким образом первых лиц государства. В обоих случаях сообщение понятно: не так страшен вирус, как некоторые личности в стране.
Бумерангом это недоверие к властным институтам и отдельным персонажам усиливает паранойю в отношении вируса. Наконец, к осмыслению коронавируса подключается «советская ментальность», породившая замечательный мем: фотография знаменитого бальзама «Звездочка», а под ней подпись: «Российские ученые нашли лекарство от коронавируса, но они не могут его открыть».
Надо было жить в СССР, чтобы понять, о чем здесь речь. Так же мы плодим «героические нарративы» о сопротивлении вирусу во имя общественного долга: мол, какие бы болезни ни были, а работать надо, мы духовно стойкий народ, мы затянем пояса и вытрем всем сопли и т.д. Человек, мужественно идущий на работу в соплях, популярная фигура в определенных сегментах рунета.
Отчасти поэтому так тяжело России объявлять карантинные мероприятия и меры, они в действительности противоречат героическим нарративам поведения в быту, которые в большинстве своем хоть и родом из СССР, но активно культивировались в последнее время.
Разумеется, с советскими представлениями связана и закупка строго определенного списка продуктов, где в топе — гречка. Почему, с какой стати? Ответ прост: в СССР гречка была дефицитом, и мы получаем удовольствие и успокоение — даже сейчас, спустя тридцать лет — когда некогда дефицитное делаем своим, заполняя им полки кухонь.
Внезапный психологический комфорт испытывает старшее поколение, напоминая молодым о своем актуализировавшемся опыте: мол, так мы переживали и войны, и перестройки… Ощущение катастрофы соседствует с воспоминаниями молодости, порождая сложный и яркий эмоциональный коктейль, под действием которого можно не то что гречку, но и всю бытовую технику скупить на годы вперед.
Что касается прогнозов, то существует целая теория распространения слухов и ряд наблюдений, позволяющих сказать: если волна коллективных фольклорных текстов, мемов держится как минимум неделю-полторы, то хвост ее падения будет плавным.
Иначе говоря — быстро она не закончится. Я не говорю здесь о прогнозах в распространении самого вируса, я говорю только о прогнозах устойчивости спекуляций вокруг и около него. Известно, что в момент своего зарождения слух бывает крайне детализирован, потом детали отпадают и он встраивается в одну из схем, которые известны нам с XVI века. Повлиять на него может ряд факторов.
После того как основные признаки коллективной «паранойи» явили себя (накопление критической массы мемов и шуток с последовавшим опустошением прилавков), существенно модифицировать происходящее могут «голоса». Условно: заболеет Пугачева и скажет, что выздоровела за три дня. Или — непонятно чем заболеет кто-то из первых лиц государства, а его представители начнут уверять, что он здоров. Все это может качнуть панические настроения как в одну, так и в другую сторону. В России, конечно, огромное значение будет иметь любая капитуляция государственных институций. Например, если указом сверху закрываются на карантин все госучреждения, паника возрастает — и вот уже не только гречки нет на прилавках, но и мяса, и зеленого горошка, а в аптеке сложно купить аспирин и необходимые лекарства.
Чего еще следует ожидать в ближайшее время? Во-первых, еще популярнее станет жанр свидетельских показаний, основанных на риторике конфиденциальной доверительности: в социальных сетях появятся знакомые знакомых, которые лежат на карантине в больнице. Они будут рассказывать о курящих врачах без масок, об общих палатах и антисанитарии (вне зависимости от реальной ситуации, которая может быть как хуже, так и лучше), сбежавших зараженных больных... Такие «свидетельства» распространяются потому, что паразитируют на нашем «горизонте будущего» — общих представлениях о возможной опасности. Во-вторых, должны появиться и пророки. Говорят они всегда приблизительно одно: что нужно взять какое-то количество продуктов и переехать жить на природу. И в 2009-м они были, и в 2012-м, я даже удивлен, что на этот раз припозднились.
Сопротивляться коллективной паранойе, конечно, сложно. Можно смотреть на официальные графики распространения коронавируса, но кто способен удержаться в своей вере статистике? Поэтому в той или иной мере все будем паниковать. Полезно, однако, хотя бы самые токсичные слухи и легенды не принимать близко к сердцу, учитывая их реальную прилипчивость.
Они обычно опознаются по ряду признаков. Скажем, такие легенды претендуют на исключительную достоверность: «мне рассказали из надежных источников», «я услышал от знакомой», «мой дядя/муж/брат работает в Минздраве/МЧС/СЭС/торговом центре» и так далее. Кроме того, они рассказывают о секретах у чужих: «тайная лаборатория в Ухане», «американцы разрабатывали его давно» и проч. Наконец, они спекулируют апокалиптикой и конспирологией: «Россия погибнет в муках», «смерть наступает медленно, но верно», «это специальный вирус, чтобы умирали пожилые» и проч.
В заключение заметим, что обо всех эпидемиях, которые спекулируют на опасности заражения, мы довольно быстро забываем. Средний срок памяти о вспышках очередного «атипичного вируса» после его ухода со сцены — два-три месяца.
Потом могут проявляться только слабые «всполохи» страхов: то фермерскую свинину не покупают из-за «свиного гриппа», то голубей не кормят из-за «птичьей заразы». И эта же короткая память позволяет каждому новому вирусу выглядеть ужаснее предыдущего: от недостатка информации и недоверия к властям нам, вероятно, никогда до конца не избавиться.
Записала Ольга Филина
https://www.kommersant.ru/doc/4290760?from=main_ogoniok